Как умирала маленькая Ева
...Маленькая Ева месяц горела от температуры, так и не дождавшись адекватного диагноза и лечения и перевода к более квалифицированным специалистам. На просьбы о переводе малышки в Минск в инфекционное отделение больниц или реанимацию РНПЦ «Мать и дитя», РНПЦ Неврологии и нейрохирургии, по словам родителей Валерия и Ларисы Довгань, они неоднократно получали устный отказ, который мотивировали отсутствием там мест и тем, что в Минске будет назначено «точно такое же» лечение. Отвезти ее самим не представлялось возможным — это необходимо было делать на реанимобиле.
«Мы хотим, чтобы детей не лечили равнодушные люди. Непрофессионализм, равнодушие, ложь и халатность, с которыми столкнулись мы, недопустимы, особенно с детьми, — рассказывают Валерий и Лариса. — Все документы, доказательства сейчас находятся в Следственном комитете. О нашей истории знают в прокуратуре, Следственном комитете, в Управлении здравоохранения, в Администрации президента. Историю нашей Евы должны знать все родители, чтобы сберечь своих детей. Мы готовы помогать родителям, попавшим в такую беду. Спасение детских жизней теперь самое главное для нас…»
Валерий и Лариса Довгань поженились в 2008 году. Оба медики. Валерий — уроженец Жодино, выпускник борисовского медучилища. Работает медбратом в брестской поликлинике. Лариса перед выходом в декретный отпуск работала в Брестской областной больнице, в операционном блоке. Семь лет у них не было детей. Они, убежденные католики, ждали ребенка, как Божье чудо.
***
Корреспондент ex-Press.by встретился с родителями 11-месячной Евы, которая умерла 17 августа в Брестской областной детской больнице при неясных обстоятельствах.
«Молились о ребенке, и о том, чтобы Божья Мать дала понимание — зачем мы живем»
...Ребенка мы хотели всегда. Но беременность не наступала, и мы просто жили с осознанием, что на все Воля Божья. Никаких специальных обследований мы не проходили, ни о каких ЭКО речи не было. Молились о ребенке, и о том, чтобы Божья Мать дала понимание — зачем мы живем.
Мы поступили в Теологический колледж в Барановичах, на факультет «катехетика». Однажды там, в костеле, мы познакомились с темнокожим мальчиком Стивеном, беженцем из Гамбии. Мы готовили его к крещению, первому причастию, к первой исповеди. Я стала его крестной мамой. И вскоре я узнала, что беременна. В то время я получала высшее образование в Брестском техническом университете, обучалась по специальности маркетолог-экономист. В последний день сессии узнала о беременности… Страх, радость, счастье — это то, что я испытала, увидев эти две полоски теста. Я даже не сразу поверила. Столько лет ждать... Несколько раз делала тест, несколько раз ходила к врачу, чтобы удостовериться. Беременность протекала без всяких осложнений, спокойно.
27 августа 2016 года на 33-34 неделе беременности, гораздо раньше срока, родилась наша Ева.
То, что Ева родилась недоношенной — важный факт. Такие дети могут иметь органические изменения головного мозга, влияющие на дальнейшее развитие. Психологически Ева была полностью здорова, только моторно она развивалась немного с задержкой. Мы активно, с первых дней, занимались с ней — делали массаж, ЛФК, выполняли все рекомендации врачей. Периодически делали УЗИ головного мозга, которые показывали, что все хорошо. Все это подтверждено медицинскими документами. Ева почти не болела, пару раз ОРВИ — не более того. Она даже уже начала ползать. Главный детский невролог назначил курс ноотропов для стимуляции центральной нервной системы без предварительных обследований.
Первый день
22 июля у Евы поднялась температура до 38. Педиатр назначил противовирусные и жаропонижающее препараты. Но температура удерживалась в пределах 37-38.
Пятый день
С 26 июля температура была до 39. Вызвали скорую, которая доставила нас в Брестскую детскую областную больницу. Здесь невролог исключил менингит и энцефалит. После чего нас направили в инфекционное отделение Брестской областной больницы для исключения пневмонии. Сделали снимок легких и сдали анализы. Пневмония была исключена — анализы и снимок были в норме.
От госпитализации мы отказались, так как дочь наша была недоношенной, и риск присоединения дополнительной инфекции в больнице расценивался нами как дополнительная угроза ее здоровью. Температура у Евы в тот момент была 37.2. Врач приемного отделения выписал рецепт на препарат «Суммамед» в суспензии. Этого препарата в аптеках города не было, мы вызвали участкового педиатра для выписки рецепта на аналог препарата, но она нас направила на стационарное лечение.
Шестой день
27 июля госпитализировались в инфекционное отделение Брестской областной больницы.
Медперсонал больше часа так и не смог установить катетер. Мучили ее, и все это время Ева не получала должного питания и питьевой воды, необходимой для снижения температуры при жаропонижающих средств (свечи цефекон, сироп ибупрофен, литическая инъекция). Состояние Евы ухудшилось, начались неестественные выгибания тела, закатывание глаз, затихание дыхания. Я бежала в коридор с ребенком на руках, кричала, просила позвать реанимацию, экстренные кнопки вызова были нажаты. Но врачи, прослушав дыхание ребенка, сказали: «Она жива. Мама, не впадайте в панику».
Еву смотрел невролог, который исключил менингит и энцефалит, педиатр, заведующий инфекционным отделением. Приблизительно в 21:00 решили направить ребенка в отделение реанимации для установки катетера в центральную вену. Ребенка я несла на руках, через рабочие коридоры инфекционной больницы. Катетер установили в яремную вену, и мы вернулись в инфекционное отделение для получения лечения. Капельницами температура с 39,8 снижалась до отметки 38.2.
Седьмой день
28 июля, на обходе, Еву решили перевести в реанимацию инфекционной больницы, куда опять же я собственноручно занесла ее, завернув в одеяло. Мне разрешили остаться для вскармливания и ухода за тяжело больным ребенком.
Постельное белье в инфекционном отделении не меняли, сказали, что все должны быть у меня свое. Мы пользовались своими одноразовыми пеленками.
Восьмой день
29 июля, в ночь, я заметила неестественно глубокое дыхание, вызвала дежурного реаниматолога. Реаниматолог задал вопрос: «Вы видите в этом проблему?», я ответила, что «Да, вижу». Был назначен препарат ибупрофен и обезболивающее средство, так как у ребенка начались судороги.
В реанимационный бокс №1 к нам была помещена женщина, переведенная из какого-то отделения, с температурой тела 27.4 и кровотечением, кашлем и болями в горле. После ее выписки к нам поместили пожилого мужчину с диагнозом «гнойный менингококковый энцефалит», так же с кашлем.
И в инфекционном отделении, и в реанимации я все время спрашивала о необычных выгибаниях ребенка с монотонным плачем — судороги ли это? Все утверждали, что это не судороги, а реакция нервной системы на прорезывание коренных зубов. Еве дали обезболивающее, она уснула на несколько часов.
Катетер на яремной вене не менялся с момента установки, повязка на катетере имела грязный вид запекшейся крови и грязи. Я просила сменить повязку, на что медперсонал наклеил чистый пластырь на загрязненный.
Девятый день
30 июля, утром, состояние Евы ухудшилось: глубокое дыхание с западением грудной клетки. На посту реанимационного бокса не оказалось среднего медперсонала и врача-реаниматолога. Я кричала о помощи, чтобы хоть кто-то подошел. Врач-реаниматолог визуально осмотрела ребенка и сказала, что мы шли на поправку, и почему наступило ухудшение, она не поняла. Так же я попросила сменить катетер и повязку. Мероприятия по смене катетера начались, но, прослушав дыхание стетоскопом, доктор объявила, что идет какая-то обструкция. Я подписала документы на проведение КТ (компьютерной томографии головного мозга и брюшной полости), на переливание компонентов крови и установки другого катетера в центральную вену. С вещами меня отправили домой. Ребенок хрипел, дышал на кислородной маске с хрипами и судорогами, реаниматологами было принято решение установить искусственную вентиляцию легких.
Одиннадцатый день
В реанимацию нас не пускали двое суток, а когда мы звонили по телефону, давали нам понять, что кроме как состояние «стабильное тяжелое» нам знать ничего не нужно. На вопросы о получаемом лечении нас просто посылали.
Тринадцатый день
Еще через двое суток нахождения в больнице состояние Евы улучшилось. Придя в отделение, я увидела пролежень на голове с уплотнением близлежащих тканей. Ребенок лежал в засохших каловых массах с опрелостями до разрыва верхних слоев кожи. Я тут же начала срочное лечение sudokrem и присыпкой джонсонс. Узнала, что за сутки в ребенка было введено 1,5 литра одного вида гречневой каши. Хотя мною был оставлен полный спектр детского питания с указанием даты вскрытия и годности после вскрытия упаковок (Каша гречневая, Каша пять злаков, пшенная, рисовая, кукурузно-овсяная, овсяная производства «Беллакт», а также смесь «Беллакт» Оптимум 2+ соответственно возрасту). Кроме каши в реанимации за двое суток Ева не получала никакого питания.
УЗИ брюшной полости показало, что органы были совершенно здоровые, за исключением незначительного увеличения печени из-за проводимой медикаментозной терапии ибупрофенами и парацетамолом. Была проведена имунограмма, где выяснилось уменьшение иммуноглобулина до критического уровня. Была проведена терапия препаратом «превиджен», который значительно улучшил состояние ребенка. Температура колебалась 37-38. Был снят катетер с центральной вены (паховая вена). Так как за катетером не было должного ухода - не промывался, то он начал тромбироваться. После стабилизации положения нас перевели обратно в инфекционное отделение Брестской областной больницы. К нам, в бокс 315, был госпитализирован еще один ребенок с не сбиваемой температурой тела выше 39.2. Нас через 10 минут перевели в другой бокс. Температура повысилась до 39 градусов. За сутки нахождения в инфекционном отделении больницы было назначено лечение: сироп ибупрофен, свечи цефекон, литическая инъекция. Дежурный врач была за это время только один раз.
Восемнадцатый день
8 августа Еву перевели в педиатрическое отделение Брестской детской областной больницы.
Температура тела все время была повышенной, иногда она поднималась до 39. Лечение проводилось симптоматическое (ряд антибиотиков, жаропонижающие средства). К Еве вызывали дежурных неврологов и педиатров. Хирург, который должен был снять швы, так и не пришел к ребенку. На 5 сутки я поднялась с ребенком в хирургическое отделение для снятие шва. На пятые или шестые сутки пребывания температура падала до отметки 37.
Приглашенный дежурный реаниматолог, наконец, подтвердил наличие судорог и рекомендовал «Диазепам» для снятия острого состояния ребенка. Еве стало значительно лучше, но потом она опять мучилась от боли и судорог. На просьбы дальнейшего купирования судорог врач отделения и дежурный невролог не реагировали.
Заведующая отделением продолжала лечение антибиотками и жаропонижающими средствами, меняя дозировку, препараты. Диагноз не был озвучен. Рабочая версия — «энцефалит». Вызвали заведующего неврологическим отделением, который на момент осмотра ребенка не смог определить — судороги это или нет, хотя картина была видна по ребенку. Он попросил заснять их на видео, что я и сделала. По его рекомендации провели повторную компьютерную томографию. При этом он озвучил, что если есть изменения по сравнению с первым КТ, то 90% ребенок перенес энцефалит. На повторном КТ изменений не было выявлено. Было сделано повторное узи органов плевральной полости, головного мозга, которое показало, что значительных изменений нет, в плевральной полости легкие в норме. Был сделан рентген легких, где так же выявилась норма. Противосудорожных препаратов более не назначали.
Мы, родители, неоднократно настаивали на переводе ребенка в Минск и получали отказ. После очередного консилиума врачи назначили препарат «Депакин». Это лекарство пролонгированного действия в 3-5 суток, а Ева нуждалась в экстренной терапии противосудорожными препаратами, т.к. судорог за сутки было около 100. Ее состояние требовало интенсивной терапии. Вечером того же дня было назначено противовирусное лечение препаратом «Ацикловир».
Мы все время настаивали на переводе в Минск. Заведующим неврологическим отделением на мольбы о переводе в Минск, перебивая, рассказывал схему лечения и просил «Мамаша, не дергайтесь». И, в конце концов, ответил, что перевод решает заведующая педиатрическим отделением и начальник медицинской части.
Вечером того же дня, в положенное для посещения больных время, приехала бабушка ребенка Довгань Лариса Анатольевна (по специальности — клинический психолог) и увидела картину происходящего и судороги.
Около 22:30 у Евы начал развиваться флебит (воспаление вены периферического катетера) и тахикардия. Ее перевели в реанимацию, под наблюдение, до утра.
Двадцать седьмой день
17 августа с утра в отделение пустили Валеру, а меня в отделение реанимации не пускали. Посещения ребенка в реанимации разрешалось с 11:00-13:00. На 11:00 был созван консилиум. Я сидела под дверями реанимации. После консилиума меня и бабушку ребенка пустили в реанимацию к Еве. Она спала с кислородной маской, но сон больше походил на кому. Состояния ребенка все расценивали как тяжелое. Я просила разрешения нам остаться до положенного времени пребывания 13:00, на что получили отказ. Из дверей реанимации мы вышли в 12:30, ждали под дверями. В 13:00 вышел реаниматолог и сообщил, что сердце Евы остановилось в 12:45.
Вынесли памперсы, носки и нательный крестик Евы...
Единственный, кто извинился за смерть Евы, был заведующий реанимационным отделением Брестской детской областной больницы.
